"Генерал не смог сдержаться - крепко обнял его". История фельдшера Рашпиля, потерявшего ногу, но оставшегося на передовой
Груз 300
Курское направление. 5.30 утра - та тихая пора, когда даже война ненадолго затихает: операторы FPV-дронов, кажется, еще спят, и в сыром воздухе не слышно зловещего жужжания "Мавиков". УАЗ-452 "Буханка" готовится к маршруту Гирьи-Озерки-Кондратьевка. Расстояние между поселками - 10 км, время в пути - 20 минут. Холодный металл сидений, стук крови в висках, липкий пот на спине.
- Застегните мне бронежилет, - прошу бойца, придерживая разболтавшуюся пластину, пока он молча тянет за ремни.
- "Плюс", - отрывисто бросает водитель, и это не просто слово, а код: "Мы готовы".
Колеса буксуют в грязи, вырываясь из колеи, и мы начинаем движение, зная, что с первыми лучами солнца эта дорога снова станет мишенью. Путь пролегает через Озерки - тихое, вымершее село в Беловском районе Курской области, административный центр Кондратовского сельсовета, теперь больше похожий на декорацию к постапокалипсису. Ни души. Только пустые дома, застывшие во времени: синие крыши, зеленые заборы, не тронутые ни войной, ни мародерами. Птицы по-прежнему поют в ветвях, но их трели раздаются в пустоте - будто сама природа не заметила, что людей здесь больше нет.
- Жителей вывезли давно, - говорят военные, - теперь тут только мы.
Позывной Жуан - это старший на позиции. Жестом отправляет меня под крону деревьев, пока бойцы догружают машину провизией.
- Не шумим, - шепчет он, и мы замираем, слыша вдали едва уловимое жужжание - то ли деревенский шмель в предрассветном тумане, то ли разведдрон: по данным РЭБ, в этом районе за сутки зафиксировано 7 запусков БПЛА.
- Позывной "Дроша", - раздается голос из гущи зеленых ветвей, и тут же кто-то коротко стучит по моему плечу. - Я тут связист, - добавляет он.
В его обязанности входит связаться со всеми позициями, расчетами, точками в поселке Озерки, чтобы каждый боец батальона мог выйти в эфир и получить ответ.
- Откуда вы? Крым? - переспрашиваю я, и он кивает: "Керчь".
В голове сразу всплывают узкие улочки, запах моря и рыбацкие баркасы у причала. "Хороший город", - говорю. И в глазах у него на секунду теплеет - будто сквозь эту грязь, пот и войну на миг пробился солнечный блик с того, мирного берега.
- 25-го в отпуск, домой. У нас по уставу - три месяца службы, две недели дома... Семья? Сначала, конечно, переживали за меня. Я еще с 23-го года тут, они привыкли. "Держитесь", - сказала я, а он отмахивается: "Да, нормально!".
Машина набита под завязку, дверь с трудом захлопнули, упершись плечом. В салоне густо пахнет соляркой, я устраиваюсь на грязном мешке сверху. Поехали, быстрее, пока дроны не вышли на маршрут. Наша "Буханка" модернизирована - обшита кевларом, а это плюс 400 кг металла, плюс 600 тысяч рублей цена дополнительной защиты. Если дрон шлепнется прямо в крышу, шансы есть - эта машина хоть и тесная, но живучая.
Впереди Кондратьевка - деревенька в Медвенском районе, пара десятков домов за рыжими полями. Но сначала придется проскочить ту самую дорогу, где колеса проваливаются в рытвины от снарядов, а на обочинах чернеют остовы машин. Развороченные легковушки с оплавленными дверьми, наверное, те самые, что попали под обстрел во время эвакуации односельчан. Водитель молча кивает на черный "Киа" с пулевыми пробоинами в стеклах. Дорога петляет между черными каркасами фермы - оплавленные клети, трупы свиней, разорванные осколками. ВСУ били по дорогам, чтобы не выпускали, по колоннам, по тем, кто пытался уйти.
Работает РЭБ. Воздух гудит от искаженных радиоволн, а мы жмемся к броне, зная, что даже сейчас, под прикрытием, снаряд может прилететь внезапно, потому что война не дает гарантий, только шансы. Последний рывок по разбитой дороге, и вот она, передовая.
До украинских окопов пара километров - данные последней разведки БПЛА. Ребята из спецназа закрепились здесь. Глухой лес, сырые блиндажи, колея размокшей дороги - выгружаемся быстро, у нас всего 15 минут. Грязь хлюпает под ботинками, кто-то коротко перебрасывается фразами - скоро снова в путь, а пока надо успеть передать все, что привезли. В глубине леса воздух густой от сырости и чего-то еще - то ли прелых листьев, то ли чего похуже.
- Там много трупов? - спрашиваю.
- Украинские. Наших - вытаскиваем, - командир разведроты Алмаз поправляет шлем, смахивая пальцем налипшую грязь. - Если хотите - доведем туда, где "покрепче запах".
Мертвые тела так и остаются в подлеске, а ветер иногда накрывает тяжелой, сладковатой волной, от которой невольно морщишься, даже когда уже, кажется, ко всему должен был привыкнуть. В углу блиндажа, на листочке из полевой книжки - два имени. Позывной Азик из 1-ой роты с оторванным мизинцем, и боец с переломом руки - контуженный. Записка помечена 14.30 - время последнего обстрела сектора. Кладу ее в нагрудный карман.
Трясемся по разбитой дороге к медпункту. Автомат, болтавшийся на сломанной руке бойца, со стуком падает на пол, когда он вываливается из машины - но сейчас это не важно, главное - доехали. Боец с землистым цветом лица, после контузии часто такое, бормочет что-то, пока доктор накладывает шину. Азик, бледный от потери крови, но спокойный, разматывает окровавленный бинт на руке. Под ним - пустота вместо мизинца.
И вдруг замечаю деталь, которая сперва кажется невероятной - военврач, ловко передвигающийся между носилками, орудует на протезе. Только слегка подвернутая штанина выдает механическую ногу. В остальном никакой хромоты, только четкие движения медика. "Это же Рашпиль", - шепчет кто-то из бойцов, и все встает на места: фельдшер спецназа "Ахмат", о котором ходят рассказы в интернете. Тот, кто давно сделал спасение жизней своей ежедневной рутиной.
"Не сглазьте моего медика"
До войны он работал рентген-лаборантом, теперь его "кабинет" - линия боевого соприкосновения, где каждый день решается, кто останется жить. Его семья осталась в Москве, а сам он - здесь. В 2022-м погиб его друг-однокурсник, тоже военный медик, оставив сиротами четверых детей. Тогда Рашпиль и понял: его место - в комнате с прожженными стенками и выцветшей красной полосой на брезенте, точке стабилизации, куда свозят раненых.
- Всех принимаем, - коротко говорит он, вытирая кровь с рук.
Фельдшер поправляет протез. И в его голосе нет ни злости, ни торжества, только усталое понимание: война - это всегда про чьи-то ноги, оставшиеся на минном поле, и про чужих матерей, которые ждут сыновей домой. История с его собственной ногой - не героическая сага, а простая рабочая ситуация.
Рассказывает без лишних эмоций. Ногу потерял в начале спецоперации. Двоих бойцов вынесли на носилках, третий лежал в сотне метров.
Когда Рашпиль только прибыл на войну, он весил 83 килограмма. Но к тому роковому дню на минном поле от прежнего веса осталось лишь 55 кг. "Схуднул", - говорит он просто. В тот момент, когда носилки под третьим раненым провисли, он уперся ногой в землю - и мир взорвался.
"Рашпиль!" - закричали бойцы с дороги, но он еще стоял на ногах, оглушенный, ничего не видя. Только когда начал падать назад, понял - стоит на одной ноге. Упал на спину, увидел свою оторванную ногу и тут же, с холодной ясностью, перешел в режим работы. Медсумка на груди, но палец порезан, кровь брызжет. Протиснул жгут между уцелевшими пальцами, зажал, наложил в пяти сантиметрах выше колена - четко по инструкции, которую сам же преподавал. Потом, уже лежа, достал препарат "трамадол", воткнул себе в бедро - и только тогда позволил себе просто ждать помощи, глядя в серое небо, пока бойцы бежали к нему по минному полю.
- За три дня до того взрыва бойцы в шутку говорили про мои потрепанные "кроксы": какие у тебя счастливые шлепки! - вспоминает он. - Командир тогда оборвал их: "Не сглазьте моего медика".
Нога Рашпиля осталась лежать на рыжей от крови земле. Сейчас, поправляя протез, он лишь пожимает плечами:
- Работа такая. Кто-то же должен был того раненого вытащить.
С 2022 года у Рашпиля уже третий контракт - если не считать месяцев реабилитации, когда он заново учился ходить на протезе.
- 44 года мне, - усмехается он, поправляя зеленую кепку. - Младшему сыну, Григорию, только три, старшему Матвею - восемь лет, а Кристине, от первого брака, уже 19, учится в Питере, в академии, радует отца-фронтовика оценками. Вот даже мою кепку младший уволок, в школу ходит, хвастается: "Папина, из армии!".
В голосе только обычная родительская смесь гордости и усталости. Малыши по телефону рассказывают, как скучают - обычная жизнь, вот только живет папа между госпиталями и передком, между звонками домой и стонами раненых.
В отпуске был случай. Тихий стук в дверь застал Рашпиля врасплох. В глазке - темнота. Открывает - и за порогом возникает фигура на двух палках, с военным рюкзаком за плечами и новеньким протезом вместо ноги. Мгновение молчания - и затем крепкие объятия, без слов. Это тот самый боец, которого Рашпиль вытащил с передовой в 2022-м, когда еще сам ходил на обеих ногах. Как он нашел адрес, через друзей, через знакомых - это не важно. Важно, что сейчас они стояли в тесной прихожей, и скупые мужские слезы говорили больше, чем любые благодарности.
А за окном московский вечер.
- Идешь по Москве, - говорит Рашпиль, поправляя штанину, - и никто не догадывается, что у меня протез.
В Курске во время службы с Рашпилем произошел любопытный случай. Он спал у двери, когда вбежал боец с просьбой срочно сделать укол "Кеторола". Медик попросил подождать, пока наденет протез. Боец застыл в недоумении. За три месяца службы он даже не догадывался, что у Рашпиля нет ноги. Штаны, походка - все выглядит совершенно обычным. Лишь когда он приподнял одеяло, боец увидел механическую стопу.
И другой эпизод запомнился многим. Как-то раз во время внезапной проверки генерал застал его врасплох. Визит начался без предупреждения. Высокое начальство вошло в пункт управления, а Рашпиль только что вернулся с передовой - в запыленном "мультикаме", со штаниной, застегнутой на молнию, под которой скрывался протез. Фельдшер пообещал быстро принести ключи от склада, пока делегация поднималась по лестнице, и выбежал, слегка прихрамывая. Когда он вернулся, генерал пристально посмотрел на него, заметив неловкую походку - не пьян ли? В ответ Рашпиль молча наклонился, расстегнул молнию - и показал механический сустав. Генерал не смог сдержаться - крепко сжал руку фельдшера. А затем - обнял его. И сказал, что на таких держится Россия.
Но фельдшер, неловко опустив руки, думал лишь о троих раненых, ожидавших в соседней палате. Ведь проверка проверкой, а работу никто не отменял.